Задания контрольной работы 21 страница

Дата добавления: 2014-11-24 | Просмотров: 1556

Негр всячески использует свои многочисленные таланты в этой игре с маской. Он добавляет к ней кое-что свое, временами намеренно приоткрывает ее или же сам забавы ради начинает ее высмеивать. Порой он действует несколько иначе, чем обычно, делая то, чего белые от него никак не ожидают - это волнует и вызывает опасное чувство одновременно. Негр может сказать вам именно то, что он в данный момент думает, но только в косвенной форме, прикрыв комедией все то, что для вас может быть оскорбительным или неприятным. Его враждебность к белым тщательно замаскирована - он может высмеять боязнь белого человека и даже свое собственное чувство обиды, находя смешные моменты в самой невероятной и запутанной ситуации.

Например, в конце 40-х г. г. бэнд-лидер Флетчер Хэндерсон принимал участие в шоу под названием "Кавалькада джаза", которое ставилось в "Ройял руст" на Бродвее. Там не было ничего нового в смысле джаза, но два негра изображали следующую сценку по ходу программы. Они сидели за столиком и позади одного из них торчал мощный белый вышибала. Этот негр его не видел, тогда как другой, сидевший напротив, был до смерти напуган угрожающим видом белого. Первый негр, не понимая в чем дело, начинал подшучивать над своим приятелем. "Что это с тобой парень?", спрашивал он громко. "Ведь мы же на Севере!" Тот факт, что он искренне верил, что все его беды кончились после того, как он попал на Север, заставлял публику корчиться от смеха. Подобная сверх наивность постоянно служила предметом шуток среди негров. Затем первый негр начинал шуметь все громче, вышибала вел себя все более угрожающе, а второй негр безуспешно пытался успокоить своего товарища. "Ты же теперь на Севере, приятель!", кричал тот с торжеством в голосе. Наконец, он перехватил его взгляд, обернулся и увидел за собой наклонившегося грозного вышибалу. В первый момент его вера не пошатнулась - он дернул второго негра за рукав, драматическим жестом указал на вышибалу и скомандовал: "Ну-ка, выпрями этого дурака!" От такой неслыханной дерзости могло захватить дух, но публика продолжала истерически хохотать. Это было одновременно и остроумным, и сильным выражением подлинных чувств человека с черной кожей, сбросившего маску. В конце концов, вышибала хватал этого негра и немилосердно вышвыривал его под визг и вопли неудержимо хохочущей публики.

С одной стороны, в этом номере, где участвовала пара "Стамп и Стампи", высмеивался деревенский негр, который только что прибыл на Север - так поступали многие негры и с тем же печальным итогом. Но здесь также высмеивался и весь тот запутанный клубок взаимоотношений, существующих между белыми и черными - первый негр с неиссякаемым оптимизмом, присущим каждому человеку, считал, что, выбравшись с Юга, он уже больше не должен носить маску перед белыми людьми, но его вера приводила к вполне предсказуемым и давно известным результатам Его убежденность была исключительно человечной - он надеялся на лучшее и своим поведением вновь говорил о гуманности человека.

Самый ранний джаз в Новом Орлеане, вероятно, исполнялся неграми еще без этой маски. Будучи имитацией белых музыкальных образцов, негритянский маршевый "бэнд", тем не менее, играл музыку негров и для негров. Эта музыка носила по существу открытое качество - и не только потому, что она обычно исполнялась на открытом воздухе. Возможно, латино-католические основы в Новом Орлеане со своей слабо выраженной сегрегацией создали для негров более сносную окружающую обстановку, а, возможно, кодекс поведения был столь жестким, что негры по крайней мере точно знали, что они могут и что они не могут делать. При встречах с белыми людьми маска у негров всегда была наготове, но в любом случае ново-орлеанский джаз был относительно спокойной адаптацией этой маски без последующего запутанного отношения негров к белым вообще.

В Новом Орлеане музыкант не зависел от джаза с точки зрения заработка на жизнь - во всяком случае, вначале это еще не было постоянной профессией. Как вспоминает ударник Зутти Синглтон: "В Новом Орлеане тогда существовало великое множество оркестров, но большинство музыкантов имело дневную работу - я хочу сказать, что у них была другая профессия. Они могли работать каменщиками и плотниками, продавцами и штукатурами. Некоторые имели свое собственное дело - дровяные, угольные или овощные лавки. Другие работали на разгрузке хлопка, а также швейцарами в гостиницах или проводниками на железной дороге". Поэтому ново-орлеанский джаз (как его играет сейчас, например, Джордж Льюис) до сих пор имеет несколько беспорядочное, счастливое и почти благодушное звучание, в котором ансамблевый тип групповой импровизации как в зеркале отражает устойчивую жизнь крепко сбитой негритянской общины, где джаз не занимает полностью все время и не является предметом честолюбивой карьеры.

Ново-орлеанский джаз - это музыка людей, соприкасающихся лишь с краями горькой паутины, сотканной из расовых предрассудков. Поэтому он не мог долго просуществовать, особенно если музыкант хотел играть так, как он чувствовал свою музыку. Уже Джелли Ролл Мортон играл для белых посетителей в Сторивилле, затаив на них обиду. Он написал тему "На враждебном балу", в которой слышались противоречия раздраженного гетто, а в тексте он изобразил уничтожение своих врагов. Широко известный хирург д-р Эдмонд Сушон говорил, что Кинг Оливер в конце 10-х г. г. на вопросы белых подростков по поводу названия любой, только что сыгранной им темы, неизменно отвечал: "Кто побил Джона". Может быть, он боялся, что кто-нибудь украдет его репертуар, но грубость его манер в отношениях с белыми скорее всего указывает на чувство обиды, скрытое все под той же маской.

Вскоре ново-орлеанскому джазу пришлось совершить переход от музыки более-менее частной, т. е. исполняемой неграми для негров, к публичной музыке, которая должна была выжить коммерчески на просторах широкого мира белых. Эта музыка снова вошла в двери домов, переключившись с маршей на танцы, а сами музыканты из любителей превратились в профессионалов, играющих музыкальную смесь, более приятную для слуха белой публики. На этом раннем переходном этапе, т. е. задолго до того, как о джазе узнала самая широкая публика, маска уже была надета. Когда развитие джаза достигло своего очередного пика в форме "чикагского" стиля, в начале 20-х г. г. стали обнаруживаться постепенные изменения. Маска была немного приоткрыта. Индивидуальные соло стали главной тенденцией в развитии джаза и эти соло были необычно напористыми и(на примере Армстронга) почти взрывчатыми. Фактически они отражали стремительность тех бурных дней "сухого" закона и "золотого века" джаза. Джимми МакПартлэнд так описывает это время: "Не раз гангстеры могли разбить бутылку о вашу голову, а затем сунуть ее прямо в лицо. Человека превращали в котлету. Я никогда не видел ничего более ужасного в своей жизни. Но мы продолжали играть". Одаренная певица, танцовщица и актриса Эдит Уилсон как-то рассказывала мне об одном своем выступлении в начале 30-х г. г. в Нью-Йорке. Это была вечеринка по случаю дня рождения Голландца Шульца, где все были вооружены до зубов. "Когда бы мы ни работали для гангстеров", говорила она, "мы всегда испытывали беспокойство, т. к. в любую минуту могли случайно получить пулю". Домой ее провожал джентльмен по имени Лаки Лючиано, который "предложил мне бросить эту грязную сцену и устроиться в новый первоклассный бордель".

Окружающая обстановка тех лет создавала такой профессиональный риск, которого джаз никогда не переживал и который, как ни парадоксально, дал джазу и джазовым музыкантам возможность почувствовать определенную степень свободы, одновременно формируя их стиль. Необходимость постоянно оставаться за маской была минимальной.

Записи Луиса Армстронга (особенно вокальные), сделанные во второй половине 20-х г. г. , свидетельствуют о творческом обращении с этой маской. Армстронг брал самые банальные из существующих в то время мелодий, но при записи постоянно превращал их в нечто иное, нечто крайне привлекательное. Разумеется, он достигал этого за счет своей исключительной музыкальности, но завершающий мазок накладывался только силой его гения. Он делал забаву из каждой мелодии, делился со слушателем своим проникновением в глупость ее содержания, но в то же время он импровизировал с таким вкусом и вдохновением, что даже мишурная баллада у него превращалась в шедевр красоты.

Например, его запись 1931 года темы "All Of Me" является как бы тайным культурным заговором одного человека. В середине вокальной части его акцент становится ненормально английским, и он поет такой текст, которым внешне как бы говорит слушателю: "Это все, что я могу сделать с этими банальными словами, чтобы не показаться шутом". В то же время за счет изменений мелодии и за счет необычных акцентов ритма он заставляет слушателя поверить, что он, Армстронг, полностью контролирует данное музыкальное событие, приукрашивая стереотипную маску и наслаждаясь всей этой ситуацией в целом. Одним словом, он - мастер, и не только по части музыки, но также и в своем сложном, ироническом отношении к жизни, в своем необыкновенно честном взгляде на жизнь. (Фэтс Уоллер в этом отношении тоже был превосходен.) Разумеется, различные иронические нюансы и намеки встречаются у многих других, не менее прекрасных вокалистов джаза.

Тем временем, там, где джаз находил восприимчивую аудиторию слушателей, которая могла понять и поддержать его, маска становилась менее необходимой. В течение многих лет такую аудиторию можно было найти только среди бедных негритянских слоев населения, но постепенно эта картина менялась. Можно отметить высшие точки на пути развития джаза - это Новый Орлеан на повороте столетий, Сен-Луи и Мемфис в 10-х г. г., Чикаго в -20-х, Канзас Сити в 30-х и Нью-Йорк в 40-х. Следующим может быть Западное побережье(50-е г. г.). В любом случае каждому локальному расцвету джаза предшествовало наличие такой понимающей аудитории слушателей, определяющей восприятие джаза, и миграция населения с Юга страны во все эти места сыграла немалую роль в подобных переменах.

В конце 20-х и начале 30-х г. г. , например, громадный скачок в развитии джаза произошел в Канзас Сити, причем исключительно среди негритянских "бэндов", так что маска была там почти отброшена. Между музыкантами возникло настоящее чувство товарищества, чувство групповой солидарности. Ударник Джо Джонс говорит: "В любом клубе города, где шла сессия, ребята просто выходили на сцену и играли. Они заранее, как- бы спиритически знали, когда им надо вступить. Тогда никто не уставал. Ударник не менялся и я играл просто в свое удовольствие. Я не замечал времени, час ли уже прошел или больше - все равно. Этот опыт помог мне выработать хорошую выносливость". Здесь уже не было нужды в маске, за исключением тех случаев, когда музыканты играли для белых танцоров - тогда эту маску заменяло своего рода бдительное безразличие.

С появлением Бэнни Гудмена и наступлением эры свинга в середине 30-х г. г. негритянские музыканты начали всячески экспериментировать со своей маской. Число случаев, когда она была не нужна, значительно увеличилось. Перед понимающей и восприимчивой негритянской публикой в знаменитом зале "Savoy Ballroom" в Гарлеме, где то и дело стали появляться белые биг бэнды, участвующие в музыкальных сражениях, эта маска отбрасывалась. Взаимное чувство персональной идентичности в биг бэнде значительно возросло в результате групповой работы музыкантов, которая стала необходимой в силу самих аранжировок для больших оркестров. Одновременно негритянские музыканты все больше и больше превращались в кумиров для молодых белых музыкантов, а ведущие белые биг бэнды начали все чаще приглашать к себе на работу негров(правда, такие смешанные составы решительно отказывались от гастрольных ангажементов на Юге страны).

В начале 40-х г. г., когда на сцене джаза появился боп, стереотипная маска негра исчезла практически полностью. Но в результате этого часто возникала нескрываемая враждебность (своего рода антирасизм). Так, некоторые музыканты играли, повернувшись спиной к публике, уходили со сцены после своих индивидуальных соло или играли "сверх-прохладно" вплоть до коммерческой непригодности и разрушения самой музыки. Некоторые вняли здравому смыслу и просто зарабатывали себе на жизнь своей музыкой, а другие, идя на поводу у "хипстеров", оказались в беспомощном состоянии и с одинаковым жаром критиковали как Луиса Армстронга, так и Диззи Гиллеспи. Здоровая сторона этого своеобразного мятежа заключалась в твердом решении больше не играть роль стереотипного негра-развлекателя и в желании получать оценку только за свою игру. Сбросив маску, негр получил меньше возможности доказать свое алиби, но этот путь был гораздо лучше и честнее.

С самого начала существования джаза, вероятно, сильнейшим побудительным мотивом у джазовых музыкантов было желание добиться признания и уважения. Всякий человек всегда стремится стать лучше, чем он есть. В середине 40-х г. г. под всеми этими беретами, козлиными бородками и цветистыми одеждами (костюмы, напоминающие о французских левых уклонистах 90-х г. г. прошлого века) скрывалось сильное желание приобщиться к музыкальной и интеллектуальной культуре белого общества. Это желание постепенно удовлетворялось путем длительного и серьезного изучения этой культуры. Хотя, образно выражаясь, негр и до сих пор творчески создает новейшую джазовую продукцию, а белому приходится лишь упаковывать ее, культурный разрыв между ними постепенно сходит на нет и поэтому потребность в стереотипной маске отпадает.

Если басист Чарли Мингус говорил мне: "Наступает время, когда мы, негры, забудем о блюзе", то при этом он вовсе не имел в виду отказ от использования традиционной 12-тактовой блюзовой формы, а нечто совсем иное. В самом деле, негр имеет достаточно поводов протестовать в наше время, и в том смысле, что джаз отражает отношения негров к окружающим условиям, он действительно является музыкой протеста. (Существуют, конечно, и другие причины для такого протеста.) Но должно ведь так или иначе наступить время, когда потребность в протесте явно уменьшится. Значит ли это, что тогда исчезнет и сам джаз? Думаю, что нет. К 1956 г. мы уже достаточно наслышались "прохладных" джазовых звуков, которые кажутся нам менее "воинственными", зато более полно соответствующими подлинно музыкальным факторам и критериям. Опасность заключается в том, что мы можем ошибочно принять это за слабость и потерю свинга. Однако, "коэффициент агонии" джаза все время снижается, и маска становится ненужной. Ведь и современный джаз с таким же успехом может быть бодрой, веселой музыкой.

Наряду с болезненным и медленным уничтожением "белого" стереотипа, придуманного для негров, слияние различных компонент в джазе происходит как нельзя лучше. С каждым днем негритянский музыкант чувствует себя свободней и поэтому он полнее может вложить в джаз свое музыкальное дарование. Вероятно, самая большая ирония заключается в том, что представление среднего белого человека(часто подсознательное) о негре связано со свободой - умственной, моральной и физической. Без этого сложного двойственного представления джаз, может быть, никогда бы и не возник, но как только он освободится от него, его будущее окажется безграничным.

Глава 26. ЗАКЛЮЧЕНИЕ: БУДУЩЕЕ ДЖАЗА.

Изучение джаза и его будущего, полное парадоксов, может неожиданно приобрести огромную важность, ибо рост и распространение джаза иллюстрируют собой главное явление нашей цивилизации, а именно - процесс взаимного культурного обмена или аккультуризации (специалисты спорят над термином, но соглашаются, что сам этот процесс имеет громадное значение). В нашем случае он включает взаимное влияние европейской и западно-африканской музыки, что и привело к возникновению джаза. Если мы установим общее направление этого процесса путем изучения джаза (одного из немногих вероятных предметов изучения), то мы сможем лучше понять, каким образом различные культуры влияли друг на друга, как развивалось наше собственное общество и как был сформирован так называемый американский характер.

Поскольку мир, в котором джаз существует, стал теперь реальностью, как и сам джаз, то джаз будет постоянно продолжать абсорбировать, адаптировать и воссоздавать те многообразные характеристики, которые приходили и приходят из других видов музыки нашего мира. Тому было немало примеров в прошлом. Джаз воспринимает все, что ему попадает в руки, и на все накладывает свой характерный бит. Наоборот, различные попытки внести джазовые элементы в другие традиционные музыкальные формы постоянно терпели неудачу (хотя со временем их становилось все меньше). По своей специфике джаз и классическая музыка, например, развивались в столь различных традициях, что для большинства музыкантов они до сих пор представляют собой взаимно исключающие музыкальные формы.

Тем не менее, как заявляет валторнист Гюнтер Шуллер, музыкант из оркестра Метрополитен Оперы: "Более глубокое слияние джаза и классической музыки является только вопросом времени". Несмотря на эти, с самого начала смешивание и взаимопроникновение джаза и классической музыки никогда не приводили к созданию настоящих шедевров музыкального искусства - если судить об этом с точки зрения европейских стандартов. Так, известная "Рапсодия в стиле блюз" Джорджа Гершвина не была по существу ни джазовой, ни классической, хотя она многое заимствовала из обеих сфер. "Ebony Concerto" Игоря Стравинского, произведение, специально написанное для биг бэнда Вуди Германа, было фактически классической композицией, которая имела очень мало общего с джазом. Несколько позже Роберт Грэттинджер написал композицию "Стеклянный город" - она исполнялась оркестром Стэна Кентона, в ней были применены самые современные диссонансы, но все это отнюдь не являлось джазом. "Концерт для джаз-бэнда и симфонического оркестра" Рольфа Либерманна, исполненный бэндом Сотера-Финегена внутри симфонического оркестра, не допускал никакой импровизации музыкантов, но мог служить отправной точкой для будущих успехов - ячейка джазменов, импровизирующая в окружении симфонических музыкантов. Те, разумеется, в свою очередь должны достаточно хорошо знать джаз, чтобы не быть помехой импровизации. В таком случае они могут даже помочь созданию подходящего фона солистам.

Например, Роджер Войзин, трубач-солист бостонского симфонического оркестра, как-то говорил мне: "Мой отец ненавидел джаз и не умел его играть, я люблю джаз, но не могу играть его достаточно хорошо - надеюсь, что мои дети будут и любить и играть джаз так же хорошо, как и классическую музыку". В известном смысле подобное отношение типично для симфонических музыкантов нашего времени, показывающих возрастающий интерес к джазовой музыке.

Однако, социально-экономические факторы сильно усложняют общую картину. Продукция «Тин Пэн Эллей», состоящая из огромного количества популярных мелодий, является крупным бизнесом, в который вложены значительные суммы денег. Разумеется, вкладчики хотят иметь хорошие и, самое главное, постоянные прибыли, поэтому они выискивают то, что может быть выгодно продано, низводят это до наиболее простых формул, а затем размножают на своем конвейере как оловянные кастрюли. Музыкальные агенства и ночные клубы, ангажирующие "бэнды" и "комбо", постоянно следуют тому же самому принципу. "Когда вы получаете работу", говорил басист Томми Поттер, который даже подумывал бросить свою профессию, "менеджеры никогда не попросят вас играть хорошо - они лишь приказывают вам следить за расписанием согласно контракту". И вся ирония заключается в том, что эти агенты, менеджеры и клубные дельцы в конечном счете полностью зависят от творческого вдохновения джазменов - людей, которых они нанимают.

Положение творческого артиста - художника, писателя, композитора, скульптора и кого бы то ни было - в меркантильном мире давно и хорошо известно. Положение же джазмена не столь хорошо известно, но оно значительно хуже. Он играет музыку, которую лидеры нашего общественного мнения в общем-то презирают, хотя его профессиональные неудобства ужасны - джазмен работает, когда все другие люди отдыхают. (Известный ударник джаза Куба Остин говорил: "Вы обычно видите, как музыканты на сцене держатся весело и непринужденно, они болтают друг с другом, что-то там кричат во время номеров, и кажутся вам вполне довольными своей жизнью и всем на свете. Но это лишь внешне. Вы никогда не узнаете, глядя на сцену, что кто-то из этих веселых ребят, может быть, страдает или болен и т. п. Конечно, иначе им держаться и нельзя, но, как всякий человек, музыкант может устать или заболеть, на нем могут висеть заботы о своей семье и куча других личных проблем, однако, находясь на сцене, он должен улыбаться и показывать людям всем своим видом, насколько он счастлив". - Прим. перев.).

Более того, сама природа джаза с ее подчеркнуто большой ролью, которая отводится импровизации, делает неизбежным музыкальный плагиат. Да и как вы можете запретить какому-либо джазмену копировать ваши записи на пластинках во время его импровизации? Творческий человек, как личность, в джазе редко получает награду за свои творения, хотя

он и видит, как другие пользуются его материалом, который превращается в нечто разжиженное и коммерческое. В этом факте заключается основа трагедии "молодого человека с трубой".

Что представляет собой джазовая публика и откуда она берется? Один из видных издателей, Эрик Ларраби говорит: "К тому времени, как средний любитель джаза оседает на одном месте, обзаводится семьей, а затем возвращается к музыке, которую он когда-то любил слушать, джазовая сцена уже настолько изменяется, что он чувствует себя за бортом и осуждает все, что он слышит. Джаз развивается столь быстро, что для него очень трудно сохранять постоянно увеличивающийся прирост публики, которая понимала бы все, что происходит на джазовой сцене". Другие издатели в 1955 г. столкнулись с той же самой проблемой. За последние годы они почувствовали, что не нужно быть "экспертом", чтобы писать о джазе. Затем, поскольку они поняли, что джаз является одним из искусств, с которым у людей связаны глубокие и зачастую иррациональные эмоции, они подобрали себе таких писателей, которые могли бы писать статьи о диксиленде - единственной музыке, с которой эти издатели, находящиеся теперь уже в пожилом возрасте, сами сталкивались в молодые годы и знали под видом джаза. Тем временем фанатические культы внутри модерн-джаза раздули такие облака словесной пыли, что могли отпугнуть любого издателя от любой, более современной музыки.

Несмотря на все это, джаз продолжал процветать, и, судя по последним 50 годам его существования, вкусы публики продолжали улучшаться. Предложите среднему слушателю все виды популярной музыки и можно с уверенностью сказать, что рано или поздно он осознает превосходство жизненности и честности джаза. Даже джазовые критики (хотя эта квалификация весьма туманна) значительно расширили свои интересы и вкусы. Более хороший джаз сейчас становится и более хорошо известным. Лишь немногие из приверженцев рок-н-ролла середины 50-х г. г. натолкнулись, например, на запись темы "Every Day" в исполнении Каунта Бэйси (с вокалом Джо Вильямса) - каждое поколение находит свой собственный путь. Но лишь немногие записи из области рок-н-ролла могут сравниться по степени своей известности с этим великолепным блюзом.

В будущем авангард джаза(а мы говорим здесь о пионерах джаза в самом широком смысле), вероятно, будет по-прежнему состоять из высоко одаренных индивидуальностей, играющих вместе в малых группах, где есть достаточно возможностей для свободной импровизации. С другой стороны, биг бэнды будут служить для консолидации и популяризации идей этих пионеров. Вследствие того, что там главный упор по необходимости делается именно на аранжировку, биг бэнды стремятся вобрать и объединить (довольно элементарным способом) как можно больше европейских характеристик, иногда даже за счет импровизации. (Сотер и Финеген, например, утверждают, что импровизация должна быть подчинена целям всей пьесы вообще.) Кроме того, "биг бэнды" обрекли на гибель солистов, которые не могли читать ноты и играли только на слух. Поскольку грамотных музыкантов стало больше, то это привело к прогрессу всего джаза в целом. Но "биг бэнды" стоят слишком дорого, поэтому к 1955 г. в клубах и студиях записи преобладали в основном малые составы - комбо из 4-6 музыкантов.

В будущем, как это было и в прошлом, мы можем ожидать увеличения гармонической, мелодической и ритмической сложности джаза. В гармоническом отношении джаз идет по тому же пути, что и классическая музыка, т. е. к атональности, но ему еще предстоит немало пройти. Композиция Ленни Тристано под названием "Интуиция", в которой небольшая группа друзей-музыкантов играет одновременно все, что, можно сказать, взбредет им в голову, является характерным сдвигом в этом направлении. Недовольные такой музыкой обычно говорят, что она не свингует (хотя это очень субъективный критерий), но ведь нет никаких причин на то, почему бы она не могла этого делать. Вероятно, для значительного успеха атональной музыки требуется наличие более искусных музыкантов, глубоко знающих как джаз, так и классику. Кроме того, подобные эксперименты, несомненно, потребуют определенной финансовой поддержки.

В процессе ассимиляции все большего количества элементов классической музыки (и, следовательно, приобретения социального статуса)джаз все чаще обращается к ранним классическим формам, особенно к свободному контрапункту - никто не может отрицать его классическое происхождение. Однако, главная проблема здесь заключается в том, что необходимо ассимилировать контрапункт, сохранить свинг и вдохновенно импровизировать в одно и то же время. К середине 50-х г. г. квартет Дэйва Брубека и «Модерн Джаз квартет» достигли этого различными способами. Музыканты последнего, например, больше полагаются на предварительно написанные партитуры, а потому и создают более согласованное единое целое. Квартет же Брубека почти все время импровизирует и, следовательно, создает музыку, основанную на вдохновении музыкантов в каждый данный момент.

Мелодия в джазе также становится все более сложной. Общая тенденция сейчас заключается в удлинении мелодической линии импровизируемой темы и в отказе от традиционных пауз, т. к. новая мелодия создается за счет перехода через границы каденций. Таким образом мелодически квадрат не сохраняется. Стандартные 12, 16 и 32-тактовые формы нашей популярной музыки теперь являются лишь отправными точками для импровизированных пассакалий и даже сонат. Данная тенденция приобрела конкретную форму особенно в импровизациях Чарли Паркера. Ее дальнейшее усложнение происходило благодаря применению более сложных гармоний. Поскольку модуляции становились все более сложными, импровизация следовала их примеру и наоборот. Вероятно, именно поэтому в 50-е г. г. лишь немногие джазмены могли играть "приятно" (в лучшем смысле этого слова), т. к. все их внимание было сконцентрировано на том, чтобы уследить за всеми модуляциями согласно новым гармониям. (Если вы не могли как-то улучшить это, то почему бы тогда не импровизировать на любой мелодии?).

Джазовые ритмы также стали более сложными. Несмотря на неприязнь и даже страх некоторых представителей диксиленда и кул-джаза в отношении афро-кубинских ритмов, эти ритмы стали жизненной и необходимой частью джаза, начиная с 1945 г. (правда, это произошло отнюдь не механически). Здесь опять же Чарли Паркер блеснул своим невероятным чувством ритма, дробя на части даже секунды. Слушая его, многие современные джазмены теряли всякую надежду когда-либо справиться с подобной ритмической сложностью. Некоторые джазовые ударники специально посетили Гаити и Африку, и влияние этих стран заметно чувствуется в их игре. Теперь их главная цель во время ударного соло - сыграть мелодию на барабанах и рассказать вам свою историю. Нет предела ритмической сложности, которую может вобрать в себя джаз.

Теперь настало такое время, когда джаз заслуживает самого серьезного изучения, когда студенты наших колледжей должны проходить курсы по истории американской музыки, включая джаз, когда такой предмет, как "Мировые истоки американской популярной музыки", например, должен преподаваться во всех центрах воспитания молодежи от побережья до побережья и во всех университетах страны, а институт изучения джаза должен приступить к самому полному исследованию роли джаза в американской цивилизации. Джаз больше уже не может быть пасынком в ряде других искусств.

(Редактировал – А.Козлов)

Юрий Верменич

Коротко об авторе.

Маршалл Стернс, известный джазовый историк и профессор английского языка в Хантер-колледже Нью-Йорка, умер 18 декабря 1966 года после сердечного приступа в г. Ки-Уэст (шт. Флорида). Ему было 58 лет. Родился он в Кембридже (шт. Массачузетс) в 1908 году. В 13 лет он начал учиться игре на ударных инструментах и позже играл с малыми группами в своем родном городе. Однако, он вскоре отказался от карьеры музыканта и поступил учиться в колледж. Вначале он был студентом на факультете права в Гарварде, но потом понял, что его наибольший интерес связан с английской литературой и поэтому он перешел в Йэльский университет. Во время учебы в университете он начал писать статьи в джазовый периодический журнал "Down Beat", а также принимал активное участие и в других публикациях.

Преподавательская карьера привела вначале Стернса в университет на Гавайях, затем в Индиану, Корнелл и, наконец, в Хантер-колледж. Он также вел курс джазовой истории в новой школе социальных исследований при нью-йоркском университете. Он был членом известной школы джаза в Леноксе (шт. Массачузетс).